– Ну?

Малец моргнул, не в силах слова вымолвить. Белый стал, как снятое молоко.

Ведьмак бросил нож на стол и вышел. Вернулся с горшочком.

– Не кричать! – напомнил еще раз.– Не то – без очей!

И, зачерпнув вязкого грязно-красного месива, с размаху плюхнул на глаза Мальца.

Мальчик успел зажмуриться, но все равно жгучая боль достала. Содрогаясь, он вцепился в края лавки. Он помнил: кричать нельзя. А боль была такая, что никак не сдюжить. Заполнила всю голову. Показалось, глаза расплавились и вытекли на щеки. Что эта жижа и есть его глаза…

Но Малец не кричал. Прокусив губу, сжавшись, выдавливал из себя вопль, выпускал его чрез зубы, обращая в тихий жуткий вой…

Сколь длилось. Малец не помнил. Долго. Он то проваливался куда-то, то выныривал, приходил в себя. Иногда старик вливал немного воды в рот и напоминал: нельзя кричать. Да он бы уже и не закричал. Боль притупилась. Больше пугала мысль: глаза все-таки вытекли от жара и он ничего больше не увидит, кроме этой красноты.

Глаза не вытекли.

Колдун умыл его водой, что тоже было ужасно больно. Потом взял его руку, положил на лицо:

– Потрогай.

Малец потрогал и убедился с облегчением: глаза на месте. И веки на месте. Только трогать больно. И не видно ничего, только красное.

– Молодец! – одобрил ведьмак.– Не кричал. Вот и глаза сохранил.

– А видеть? – набравшись смелости, спросил Малец.

– То подождем,– раздался будто издаля голос колдуна.– Может – да, может – нет. От тебя зависит.

«Как же от меня?..» – хотел спросил Малец, но вдруг уснул.

Зрение вернулось. Только глаза уж не были прозрачно-синими. Потемнели.

Видение померкло. Ведун сидел потупясь. Теперь-то он знал, на что пытал его Дедко. Первое еще не самое тяжкое. Были и иные. Пострашней.

За Шведовым пришла машина: отвезти в город. Ленка напросилась в попутчицы. Глядеть на эту парочку было забавно. Наш коммерсант буквально горло собственной песне оттоптал. И хочется, и колется…

Ладно, не мои проблемы.

Я спустился вниз. Охрана бдила. Вернее, бдил «коричневый свитер». «Иванова» не было, а третий, безымянный, дрых. В подвале вкусно пахло мясной едой.

Около топчана стояла корзинка.

– Здорово! – изрек «коричневый свитер».

Я видел: охраннику скучно, и он не прочь бы поболтать, но – служба. В динамиках шелестели листья.

Делать в подвале мне было совершенно нечего, и я через гараж поднялся во двор. С гаражом у меня знатно придумано. Рыли так, чтобы вровень с землей. Сверху – дерн. Полянка и полянка. Архитектор желал посреди вентиляционную трубу воткнуть – я не разрешил. Присоединили к общей системе. Но сделали хорошо. Ворота пригнаны идеально – никакой потоп не страшен. И гидроизоляция соответствующая. Могут, когда хотят. Вернее, когда живые деньги платят.

Подкатился скотчтерьер, обнюхал деловито, опознал и покатился дальше, вдоль забора. Этакий мохнатый чемоданчик на колесиках.

Я побродил по участку, раздумывая, куда себя приложить. Надумал, решил спилить березу. Давно собирался. За бензопилой, впрочем, не пошел. Дедов топор лежал в прихожей, трос с лебедкой – в гараже. Прикинул, куда валить. Места хватало. Трос – на всякий случай, больно ветер неудачный, а березища парусит будьте-нате. Поплевал на ладони, примерился и в минуту вырубил клин. Славный топорик. Хоть лес руби, хоть нечисть, а хоть… Ладно, замнем. Вырубил второй клин, поглубже и пониже, с противоположной стороны. Береза стояла – ветер подпирал. Я было взялся за рукоять лебедки, потом передумал. Эх ты, удаль русская! Ухватился, уперся, потянул… Береза с жалобным стоном пошла книзу. Быстрее… Отпрыгнул в самый последний момент – шутка такая. Дерево упало рядом, подпрыгнуло на ветвях и замерло. Верхушка хорошая, упругая, а сердцевина гнилая, как… Нет, Стежень, никаких аналогий да философий! Руками работай, руками! Я снова взялся за топор, в охотку за какой-то час осучковал ствол. Потом, правда, пришлось сходить за бензопилой. Дрова мне, впрочем, без надобности. Тем более – березовые. Ничего, подарю кому-нибудь. Пока топором махал, вспомнилось, как в студенческие годы подхалтуривал на мелиорации. Канавы от поросли чистил. Славное было время. Простое. Ни демократии, ни демонизма. Как же меня все-таки угораздило податься в колдуны?

С Сермалем Стежня познакомила подруга. Или, вернее, подруга подруги. Хотя какая разница? Женщины в доме Глеба в ту пору менялись, как узор в калейдоскопе. Причем сами. Стежень обитал тогда в огромной (четыре комнаты) квартире на улице Пржевальского. Сам купил. Покатавшись по Европе и в поте лица напризовав тридцатник. Нынче за такие деньги… Впрочем, и тогда это было очень дешево. Стежень купался в лучах славы. С одной стороны. А с другой – совершенно не представлял, как жить дальше. Еще точнее, Глеб Стежень искал мудрости. В разных книжках о великих бойцах было много писано о том, как мастера-основатели годами отшельничали в горах, неделями в стойках выстаивали, базальтовые глыбы запросто руками крошили. Стежень съездил в Среднюю Азию, побродил с рюкзаком по разным горным тропам, но своей так и не нашел и ловить голыми руками архаров тоже не научился. Научился отмахиваться ледорубом от пастушьих собак и объяснять жестами, что он – турист. Как в анекдоте. «Ты кто?» – спросил снежный человек прохожего. «Я… т-турист»,– ответил притрухавший прохожий. «Нет,– подумав, возразил снежный человек.– Это я турист. А ты – завтрак туриста».

В горах Стежень снежного человека не встретил. Зато дома к нему привели Сермаля.

Они пришли втроем. Сермаль, Кир и самостоятельная девушка Марина.

Кир Стежню понравился. Сермаль впечатления не произвел. Поздоровался, сел в угол и как-то сразу потерялся, хотя дядька здоровенный.

Самостоятельная девушка отправилась готовить, а Стежень с Игоевым повели приятный разговор. Даже, кажется, сговорились книгу писать. О боевых искусствах. Поскольку народу это интересно. Народ – он боевые искусства любит. И чудеса любит. Народ – он такой. А книжка чтобы с фотографиями была… Стежень воодушевился, выволок коробку с фотографиями, где он, чемпион, крушит всех и вся – хоть тебе доску в четыре пальца толщиной, хоть вот ребро заморского кикбоксера негра. Вот, видишь, он, Стежень, сблокировал и встречный йоко пробил под мышку, а фотограф импортный запечатлел. А что ребро сломал, это потом выяснили. Негр и со сломанным ребром два раунда бился. Молодец.

Игоев одобрительно поддакивал и нравился Глебу все больше. Раздухарившись, Глеб вытащил пару досок, оставшихся от недавних показательных, объяснил Кириллу, как держать, встал в стойку… и опростоволосился. Не разбил. Доску-двухдюймовку! Стежень колол такие с легкостью, играючи. Потому сам удивился. Попробовал еще разок. Доска, дрянь такая, держалась. Смущенно, объяснив, мол, доска доске рознь, бывают вот упрямые, Стежень дал Кириллу другую. И ни хрена! Глеб расстроился. Гость отложил доску, начал успокаивать, дескать, чемпион не в форме. Он, Игоев, сам спортом занимался, понимает, как это бывает… И тут спутник его молча, тишком, выбрался из своего угла, поглядел на Стежня с хитрым таким прищуром, ухватил злополучную доску паучьими длинными ручищами, покачал… и вдруг с легкостью переломил ее пополам. Как пенопластовую.

У Глеба челюсть отвисла, а Сермаль крепко хлопнул его по спине и сказал с непривычным непитерским выговором:

– Что, сын земли, флейту слушать умеешь?

– Что? – переспросил вконец растерявшийся чемпион.

– Флейту послушать хочешь?

Стежень подумал, поглядел на сломанную доску и проникся:

– Давай.

– Тогда собирайся. В лес поедем.

Стежень озадаченно поглядел на Игоева.

– Езжай,– рокочущим басом поддержал Кирилл.– Я тут присмотрю.

И Стежень пошел собираться.

Только через пару недель Глеб понял, о какой флейте шла речь.