«Говно я,– подумал Глеб.– Из-за чего я взъелся? Из-за кулона ее? Из-за того, что – сила есть? Разве она сделала хоть что-нибудь действительно скверное? Нет. А вытаскивала нас уже не единожды».

– Ничем ты меня не обидела,– сказал он.– Иди-ка лучше отдохни. А я пойду дела делать.

На самом деле он просто хотел побыть с Мариной. И Елене это было прекрасно известно.

– Тебе страшно, милый? – Тыльная сторона ладошки гладкая-гладкая и пахнет почему-то клубникой. Глеб молчит.

– Тебе страшно из-за этой женщины? – На загорелой шее круглые бугорки позвонков и нежный пушок. Светлый на загорелой коже.– Ты боишься, что я стану – он. И буду убивать людей, как эта женщина?

– Карина – несчастное существо,– сказал Стежень.

– Да.– (Зрачки то сужаются, то расширяются. Тень ресниц – как ловчая сеть.) – Она все помнит. А я счастливая. Я ничего не помню. Только тебя.

Говорят, можно спрятаться в объятьях женщины. Говорят, если любишь, забываешь все…

Чушь! Ни хрена я не забываю!

…Бурые стены, паутина, вонь из затхлого рва. Пусть все это лишь шалость моего воображения, заворачивающего страшное нечто в зрительные обертки. Никакие умные рассуждения не выкинут из памяти синевато-белую, словно под пленкой плесени, холодную кожу, привкус плесени и пыли на окаменевших губах. Я помню, когда смотрю на эти губы, влажные, припухшие, живые. Розовая кожа, ямочки на щеках… и привкус пыли и плесени. Всегда буду помнить. Да, мне страшно. И не мне одному. Димка вот уснуть не мог без снотворного. Представляю, что он пережил, когда тварь ломилась в лабораторию. Страшно Димке. Да что Димка! Боится даже супермен Фрупов. Ну, этому страх не в новинку. И смерть – тоже. Наверняка покойников на нем больше, чем блох на собаке. Кстати, куда девался скотчтерьер? Впрочем, не важно. А важно, что даже Кир, невозмутимый и несокрушимый Кирилл Игоев – тоже боится. Не за свою шкуру, разумеется, за наши, но…

Ничего не боится в моем измученном доме только один человек, Андрей Александрович Ласковин. И хотя его бесстрашие больше похоже на патологию, это успокаивает. Потому что он – единственный, кого боится тварь. Я почти верю, что этот герой сможет завалить Морри… если поймает. Нет, не факт. Теперь мы точно знаем: монстр способен учиться. И приспосабливаться. Сколько ему понадобится, чтобы адаптироваться в нашем мире? Год, месяц? На что он способен даже в нетрансформированном теле? Надо мне было все-таки расспросить эту женщину. Надо было, но… я даже не смог отсечь ее от монстра…

– Перестань.– Пальцы Марины сжимают мои плечи.– Не думай о ней, думай обо мне, слышишь?

– Хорошо,– шепчу я.– Не буду. Да, не буду. С этой женщиной – Ленка. Морри она не по зубам. Пока.

Елена Генриховна Энгельгардт глядела на спящую. Да, несомненно, эта сеточка сплетена совсем недавно. И с большим искусством. Правда, узор немного подпорчен, но несомненно знаком.

– Как ты его находишь, Душка? – спросила Елена Генриховна.– По-моему, он – мастер. А мы так можем?

Хрустальный кулон полыхнул незримым пламенем.

– Правильно, Душка, мы можем лучше.

Елена Генриховна аккуратно сняла с лежащей одеяло. Затем, ловко перекатывая тяжелое расслабленное сном тело женщины, стянула с нее фланелевую рубашку Стежня. Теперь на лежащей не было ничего, если не считать повязки на кисти правой руки.

– Чистый инь,– проговорила Елена Генриховна, по-хозяйски оглядывая Карину.– Верно, Душка?

Хрустальный кулон не отреагировал.

Елена Генриховна провела ладонью над лоном спящей.

– А ее любили,– сказала она прозрачному черепу.– Совсем недавно и весьма умело. И не он.

Елена Генриховна провела рукой по бедру женщины. От колена вверх. Белая кожа тут же покрылась пупырышками, но женщина не проснулась.

– Постарался Глебушка,– проворковала Елена Генриховна.– Тройную дозу вкатил. Но мы справимся и с тройной дозой, правда, Душка? Так даже лучше, а? Интереснее…

Елена Генриховна встала и проверила, заперта ли дверь. Затем неторопливо разделась донага. Кожа ее в сравнении с молочно-белой кожей Карины казалась очень темной, а фигура – худощавой. По современным стандартам Елена Генриховна была сложена идеально. Гораздо лучше Карины. Но Елена знала: найдется изрядное количество мужчин, предпочитающих мягкую полноту белокожей женщины. Кому-то нравится рыхлить землю, кому-то – гореть в огне.

Смуглые руки прочертили волнистую линию. Елена Генриховна пробовала скованное сном тело, как музыкант пробует новую скрипку. Тонкие осторожные пальцы касались губ, локтей, шеи, чутко ловили отклик.

Через несколько минут Елена Генриховна уже – знала, как заставить это податливое тело выгнуться в блаженном экстазе. Но этого недостаточно. Чтобы разорвать связь между Кариной и Морри, Елена должна проследить эту связь. Слиться с ней. Шаг за шагом пройти по тропе прошлого, изведать и опознать каждое прикосновение чужих рук к белой мягкой коже. Опознать по отзвуку, который сохранился в памяти этих податливых изгибов.

Елена Генриховна сдвинула в сторону кулон и осторожно легла на мягкое теплое тело. Грудь к груди, живот к животу, лоно к лону. Черные волосы смешались с рыжими, пальцы переплелись, губы соприкоснулись…

Карина открыла глаза и сначала не увидела ничего. Но через мгновение она узнала…

Иван Дульцев, охотно отзывающийся на прозвище И-Цзын и на более традиционное погоняло Дуло, голый, сидел на балконе и курил траву. Притом что дверь в его квартиру была не заперта. Воров Дуло не опасался, поскольку был известный варщик и обнести его мог только душевнобольной. А почему Дуло не опасался ментов, неизвестно. Может, потому, что И-Цзын.

– Здорово,– сказал Иван Басов, выбираясь на просторный, в две комнаты, балкон.

– Ване-ек! – дружелюбно протянул Дульцев и сунул Басову чилим.

Басов из вежливости дернул разок. Трава его не трогала, а помощь И-Цзына была остро необходима. Хотя помочь ему Дульцев и так не откажется. Поскольку школьная дружба покрепче деловой.

– Тебе не холодно? – спросил Басов.– Осень все-таки.

– Осень? – Дуло явно удивился.– А я думал: июль. Позагорать вот решил. Гляжу: все загорают.

– Где? – в свою очередь удивился Басов.

– Да там… – Тощая рука нашарила пульт и врубила «ящик».

В «ящике» обнаружился какой-то сериал.

Дуло с минуту поглядел, въезжая, вздохнул.

– Не загорают,– сказал он.– Точно осень. Как время-то летит, Ванек.

И с еще более печальным вздохом он поднялся, побрел на кухню, достал из холодильника копченую куриную ногу и принялся меланхолично жевать.

– На хавку пробило,– сообщил он Басову.– Хошь?

– Нет. И-Цзын, так как, в мир въезжаешь?

– Ну. Ты говори,– невнятно пробормотал Дульцев.

– Есть такая история,– сказал Басов.– Зашел я недавно к Еленцу…

– Стремная телега,– заслушав, задумчиво протянул Дульцев.– Я таких, ну, встречал…

– Где? – быстро спросил Басов.

– Там… – И-Цзын сделал неопределенный жест. И замолк.

Басов понял, что продолжения не будет, и перешел к делу.

– Мне нужен Помощник,– сказал он.

– Кто?

– Помощник.

– Да в это я въехал,– рассеянно проговорил Дуло.– Какой? Помощники разные есть.

– Сам решай,– ответил Басов.– Я в этом рублю слабо.

Истинная правда. Есть вещи, в которые христианину лезть не следует. В противном случае он рискует перестать быть христианином. И вообще перестать быть.

Там, куда нацелился Басов, ангел-хранитель его не укроет. Пламя в земле не горит. Поэтому нужен Помощник. Иначе говоря, демон. «Ничего, не согрешишь, не покаешься,– успокаивал себя Иван.– Я должен спасти Карину. Я слишком хочу… ее».

И-Цзын размышлял долго. Басов его не торопил. Прошел час.

Наконец Дульцев изрек:

– Есть у меня одна мысля… Ты иди пока. Дело не быстрое. Управлюсь – позвоню. Или лучше ты позвони. Завтра. А то я забуду.